Том 1. Рассказы 1906-1910 - Страница 156

156

Вместе с героиней «Тихих будней» Грин считал, «что в великой боли и тягости жизни редкий человек интересуется чужим „заветным“ более, чем своим, и так будет до тех пор, пока „заветное“ не станет общим для всех, ныне же оно для очень многих – еще упрек и страдание».

Он и делал это «заветное» достоянием всех – в тех самых рассказах, о которых шла речь выше, но отлично понимал, что воздействие их на читателя значительно ослаблено, ибо герои их по большей части не не дают, а лишь томятся, думают, мечтают. Грин всякий раз попадал в положение персонажа известного рассказа Эдгара По, который не мог подробно объяснить, как приятель продал ему дыхание, и сетовал, что «слишком поверхностно описал коммерческую операцию, объектом которой было нечто столь неосязаемое».

Для того, чтобы герои начали действовать, следовало поместить их в исключительные обстоятельства. И Грин сделал этот шаг – увел действующих лиц в выдуманную «Гринландию». Бесспорно, не сделай он этого, не развернулись бы не только его герои, но его собственное дарование не обрело бы той необходимой доли самобытности, без которой невозможно ни одно крупное литературное явление.

2

Все помянутое выше написано Грином, так сказать, «в реалистическом ключе». Сам он называл эту часть своих сочинений более осторожно – рассказами, «действие которых происходит в России».

Чтобы перенести действие в «Гринландию», понадобилось не только изменить имена действующих лиц и названия мест, но и всю поэтику перевести в ключ романтический.

Босяк Пыжиков выстроил воздушный замок в воображении. Обитатель «Гринландии», герой рассказа «Имение Хонса», разбогатевший на темных махинациях, выстроил такой замок и а самом деле.

Хонс заявляет: «Я открыл истину спасения мира» – и реализует свое открытие – его замок оборудован в соответствии с теорией, по которой из обихода должно быть изгнано «все, что напоминает мрак». В имении все окрашено в светлые тона, даже растения в саду подобраны так. чтобы «нежноцветущая земля без малейшего темного пятнышка производила восхитительное впечатление».

Пыжиков, разнежась на пароходе, ведет себя как жалкий пошляк – заводит интрижку с пассажиркой из гулящих, и его в конце концов ссаживают на первой пристани. Хонс, в соответствии с возросшими возможностями, затевает ночью, тайком от приятеля, которому он днем развивал свои идеи «смягчения душ человеческих», безобразнейшую оргию.

Перед нами тот же Пыжиков, дай ему волю. Проблема пошлости и ничтожества та же, что и в реалистическом рассказе, но гипербола, преувеличение, выпуклость, стереоскопичность нарисованного автором придают идее покоряющую и заражающую убедительность.

«Пассажир Пыжиков» будит чувство щемящего уныния, «Имение Хонса» – сарказм. Пыжиков – пошляк, Хонс – воплощение самой пошлости идеи о пошлости.

В одном из рассказов Грин дал в негативной форме определение романтического метода. Герой, реалист, практик, говорит о себе: «Я – человек, абсолютно лишенный так называемого „воображения“, то есть способности интеллекта переживать и представлять мыслимое не абстрактными понятиями, а образами» («Рассказ Бирка»).

«Гриновское» в творчестве Грина опирается на воображение автора и… читателя. Второе, собственно, не менее важно.

Но воображение Грина, его безудержная фантазия на поверку оказывается теснейшим образом связанной с действительностью. «Мыслимое» – то есть идеи об окружающем мире, которые затем воплощались в образы и характеры его романтических книг, – рождалось у писателя из повседневности, из буден поденно-журналистской работы, которую он не прекращал до начала двадцатых годов.

У Грина был учитель и друг из числа больших русских писателей начала XX века – Александр Иванович Куприн. Дружба с Куприным, начавшаяся в 1908 году и длившаяся до самого его отъезда в эмиграцию, к сожалению, пока почти не прослежена ни мемуаристами, ни критиками. Между тем именно Куприн, всегда окруженный множеством литераторов и журналистов, ввел Грина в эту среду и обратил на него внимание редакторов и издателей всевозможных еженедельников, двухнедельников, ежемесячников и альманахов. По книжной продукции конца 900-х и 10-х годов нетрудно установить появление имени Грина почти во всех изданиях, где печатался А. И. Куприн.

В эти годы Куприным созданы многие из его наиболее политически острых произведений. В «Штабс-капитане Рыбникове» (1905), «Гамбринусе» (1906) картины обывательской России написаны широко и беспощадно. Куприн часто в ту пору шел в оценке событий гораздо дальше, был куда радикальнее своего молодого друга (стоит сравнить тот же «Гамбринус» с гриновскими рассказами эсеровского цикла, как разница эта станет совершенно ясна). Но в том, что Грин на протяжении по крайней мере первых пятнадцати лет своей литературной работы неизменно оставался пристальным наблюдателем русской действительности, откликавшимся на важнейшие события политической и культурной жизни, заслуга А. И. Куприна несомненна. У Грина были свои пристрастия в современности. Так, его постоянно привлекали новости науки и техники. Именно Грин был, вероятно, первым русским беллетристом, уделившим столько внимания кинематографии («Она», «Волшебный экран», «Как я умирал на экране» и первый в русской литературе рассказ о фронтовом кинорепортаже – «Забытое», опубликованный уже в начале октября 1914 года).

Известно, что «Авиационная неделя» 1910 года послужила для Грина толчком к написанию романтического рассказа «Состязание в Лиссе», а затем романа «Блистающий мир». Но уже в 1912 году Грин опубликовал реалистический рассказ о состязании пилотов и к тому же самим его названием впервые ввел в литературу слово «летчик», до того бытовавшее лишь в жаргоне русских авиаторов («Летчик Киршин», в позднейшей публикации «Тяжелый воздух»).

156